Медитатор [сборник рассказов] - Д. Савельев

Мне сказали, что нашли третью форму. Только что нашли. Ни радости, ни других эмоций у моих друзей это не вызвало — всё по плану, всё так и должно быть. А чего я ждал? Она является обязательным компонентом человека. И скоро появится четвёртая и пятая форма. Какая из них будет первичной? Во всяком случае не вторая. Или все на равных? А как же быть с распадом первой формы? Тоже всё просто. Она распадается относительно наблюдателя, в котором первая форма доминирует, переходя в другое состояние. Атомы продолжают жить своей жизнью, переходят в землю и далее. Но я уже живу в прошлом. Живу неподвижным хлипким созданием и управляю другими такими же. Это состояние необычайно меня радует — оно отождествляется с движением. Оно может помочь мне умереть. И зачем я ищу смерти — из–за невозможности её принять? Дальше всё будет просто и банально: опять материи, опять энергии, опять желания. Интересно, можно ли вообще ничего не хотеть? Совсем не хотеть, никак. Наверное это и будет небытиё. И что хотел доказать себе создатель такого мудрого и рационального мира? Простого и целесообразного, где даже хаос упорядочен и объясним. Что он, создатель, есть? Или что есть скука? Не чувство «скука», а скука независимая от материй и энергий. Всё–таки надо слетать к жене. К тому же я так и не могу понять, что значит общественный штраф — ни одного проявления не заметил.

Знаете ли, за последнее время я помолодел. Я был в каком–то трансе, а сегодня всё вижу ясно. Делаю запись в дневнике. Я, доктор Р. Носов, вчера был награждён медалью. В больницу пришёл какой–то фантом (хотя не исключена вероятность, что это был живой человек — у меня стали появляться навязчивые идеи) и назвал меня героем. Оказывается пока я обслуживал мутантов в нашей стране возникло новое супердемократическое правительство, и она объединилась со всеми остальными странами Европы. Теперь на Земле всего четыре государства: Европа, Китай, Океания и Африка. Последнюю никто не хочет включать в свой состав, и голодные негры почти все свихнулись от горя, пытаясь приткнуться к новообразованным державам. Больница наша давно под наблюдением и контролем; более того, всех найденных мутантов привозят к моим дверям. Их уже (никогда бы не подумал!) девятьсот семьдесят девять человек. Продовольствие (то бишь стимуляторы, заменяющие им жиры, белки, углеводы и витамины) незаметно поставляют, и всё вроде бы тип–топ. Работать с мутантами никто не хочет и моё добровольное (!) согласие было воспринято обществом с радостью. Теперь меня решили наградить медалью за героизм и самопожертвование. Всё было очень хорошо и меня призывали работать в том же духе. Единственное, чего я не понял из рассказа этого господина, это почему он прозрачный и ходит через стены. Но и этому можно найти разумное объяснение — новые технологии, галограммы, атомная деконцентрация и т. д. Вопрос об этом я решаю оставить на будущее и заняться решением насущных. Во–первых, что я буду делать дальше? Работать. Выходить из больницы в этот сумасшедший мир у меня нет никакого желания. Во–вторых, что мне делать с этой медалью? В задницу себе засунуть? Ладно, пусть пока полежит в столе. И ещё, Антон меня сегодня очень беспокоит. Он ни разу с утра ко мне не обратился и, мне показалось, немного начал шевелиться. Не дай Бог, с ним что–нибудь случится! На этом запись я сегодняшнюю завершаю и иду к нему.

Жена моя теперь светловолосая азиатка. Мы несколько суток неотрывно занимались сексом, скача по всей Солнечной системе. Как спаривающиеся бабочки, мы тянули друг друга в разные стороны, оказываясь то в кольце Сатурна, то в центре Луны. Когда я кончал последний раз, мы были на дне Марианской впадины в абсолютной темноте, а вокруг гремели фанфары. Наша страсть была безумной, но это было безумство разума и отдача дани традициям: ничего общего с любовью — той давней восхитительной психической патологией, которую так хорошо изучили и вылечили на все века вперёд. Она радовалась моему непроизвольному увлечению прошлым — моему второму существованию в помещении с неподвижными людьми и человеком в белом халате, я радовался её существованию. Это была скучная радость, радость привычная. Я хочу беситься, запутаться, заметаться, но разум холоден и ясен. Каждая моя мысль известна всем, но они никого не удивляют и не заставляют что–нибудь предпринимать. Замкнутый круг, ловушка, петля. Сначала струйка воды текла прямо, потом усовершенствовалась, стала поворачивать, чтобы не попасть в неизвестность, и, в конце концов, повернула настолько, что влилась в себя. Её источник иссяк, и вода бегает по кругу, понимая всё и не понимая ничего. Разум холоден, безумие прекрасно. Но безумие осталось позади, и сейчас только холод и холода.

С Антошкой и правда что–то произошло. Я не замечал, как он менялся, как не замечают недостатки любимых, и время давало мне привыкнуть к его изменениям. Я уже несколько дней не слышу его голос у себя в голове, а сам он покрылся синей извилистой коркой. Он несколько дней ходит по больнице, и в глубине его черепа поблёскивают сплошь чёрные всепонимающие глаза. Ночью они светятся, их чернота не поглощает, а испускает свет, и это свет существа из другого мира. Но я уверен, что это всё тот же Антон, преобразовавшийся, слившийся с кем–то или чем–то, но всё тот же. А вот и он! Антоша, милый, ну поговори со мной! Неужели ты после всего, что мы вместе пережили, оставишь старого больного доктора Носова наедине? Нет, он не слышит меня. Наверное, я всё–таки рискну выбраться в город. Что меня там ждёт? Я ведь заканчивал хороший ВУЗ, я был талантливый весёлый парень, что со мной стало? Психушка меня сломала? Время надругалось надо мной? Я должен снова научиться мыслить, я должен вылезти из норы, чтобы получить информацию. Наверняка, ведутся исследования. Наверняка, меня ждут хорошие вести. Я поеду к себе домой (сколько я уже не был дома!) и перечитаю свою любимую книжку. «Улитку на склоне» Стругацких. И хорошую проститутку, я уже не помню, что такое женщина. Я заслужил. Нет, проститутку я не хочу, я хочу, чтобы у меня появилась своя женщина. Как тогда, в молодости, как тогда… Ещё один мутант пошёл. Плохо всё это, но я выхожу.

То была последняя встреча. Прощай будущее, я счастлив! У меня открылись глаза. На самом деле! Я прозрел в прошлом и уже могу ходить. Усталость прошла, оптимизм наполнил меня! Вперёд, только вперёд! Струйка продолжает своё поступательное движение с незаметным заворачиванием влево, и я догадался, что это не струйка воды. Это струйка жизни, струйка энергии. Так постаралась эволюция, чтобы обеспечить сохранность вида. Просто прийти снова к середине, отрубив начало. И ничего не может случиться с этим кругом. Сущности лопаются, как воздушные шарики вокруг. Отмирает ненужный атавизм, отваливается хвост у младенца. Нет, они не исчезают совсем, они где–то продолжат своё существование. Возможно. Но нам–то что! У меня есть целая Земля, Земля новая, не испорченная знанием! Новая почва для развития, без скуки и без холодов! И надо было мучиться, надо было отчаиваться и желать небытия, чтобы получить всё это в награду! В безраздельное и бесконечное пользование! До следующего слияния! На круг.

Вот последнее, что я, доктор Р. Носов, увидел и понял до того, как наступила темнота. Ко мне подошёл Антошка. Он содрал с лица синюю плёнку, и на него стало невозможно смотреть. Я как будто увидел себя, только в далёком будущем, за какой–то чертой, где начинается новая Вселенная, где всё мертво, но вот–вот начнётся движение частиц. Начало — всегда конец. Мне грустно, что всё именно так, но я не властен над судьбой так же, как не был властен над своею похотью. И я первый раз услышал, как Антоша говорит. Он сказал всего одно слово, и после него всё посыпалось, начало рушиться и распадаться. Стены исчезли, звёздное небо навалилось сверху, сбило с ног, смяло и растворило в ночи. Было видно, что в городе нет ни одного человека, только вялые пришельцы из будущего с чем–то синим и извилистым на лицах. Это было слово «Пли!», и в душе доктора звучат отрывистые хрустящие выстрелы, уходящие в бесконечность. Это было слово «Пли!» для доктора, я произносил нечто совсем другое, обнажая ему лицо. Я благодарил доброе человечество за всё, что оно для себя сделало. Я сказал ему просто: «Награда…»

Возвращение

Он ничего не делал. Его кормили — сначала родители, потом жена. Его одевали и развлекали.

От него была отдача. Преданно, по–собачьи смотрел он на своих добрых родственников и друзей. Пока жена была на работе, ему и в голову не приходило уйти налево. Но он ничего не хотел делать.

Звали его Алексей, или Лёшка, или Лёха–фуфло. Он любил: свой диван; телевизор; секс; лежать в ванне; болтать. Пить он не любил, потому что от этого болит голова. Курить надо было выходить на улицу, и Лёха бросил курить. Умные вещи он тоже не любил.

Лёха потрясающе умел трансформировать информацию, получаемую от своих знакомых, и под видом своего собственного опыта он выдавал её другим знакомым. К ним всё время кто–нибудь захаживал — у них было уютно и всегда принимали и угощали, поэтому поток информации не иссякал. Телевизор, особенно спортивные программы, тоже сильно влияли на Лёшино мировоззрение. Он говорил вяло и, в то же время, увлечённо, часто вставляя в свою речь непонятные слова, услышанные им от комментаторов, как то «порванный мениск» или «стартовая скорость».